Узоры северного лета

RSS Обсудить

Бескрайний Север

Съездить компанией в Коми мы мечтали давно, многие даже не годы, а десятилетия. Что когда-нибудь это свершится, уже никто не верил. Но человек предполагает, а бог, как известно, располагает. Как-то неожиданно звезды ныне сошлись в нужную путеводную стрелку, и мы в июле всей гурьбой рванули на север спасаться от жары.

В Ираёле, куда мы прибыли к вечеру, погода стояла ровно вполовину ниже ижевской - около 20 градусов тепла. Местные жители сокрушались, что слишком жарко, но для нас такая температура было самое то. Ниже не надо, выше - уж тем более. Пекла с избытком хватило дома.

У станции нас дожидалась маршрутка. Мы вместе с другими прибывшими пассажирами заполнили салон до отказа, и машина тотчас отправилась колесить по северным дорогам. После душного, прокаленного горящими кировскими лесами вагона поездка в машине казалась просто блаженством. По крайней мере с час. Езда на маршрутке в этот день заняла пять часов, потому скоро уже ничто не веселило, не интересовало и не умиляло, все только и ждали, когда же, наконец, прибудем на место.

Мы добрались бы раньше, но пришлось чуть не час ждать переправы через Печору. Пока ожидали паром, небо совсем потемнело, и лишь на горизонте все еще не желала погаснуть алая лента заката. Дальше ехать в темноте никого особо не обрадовало. Даже выбежавшие чуть не к самой машине два зайца не особо подняли настроение. Но закатная полоска точно остановилась и совсем пропадать в ночном небе ни в какую не желала. А еще через некоторое время обсохнувшая заря двинулась в обратном направлении, быстро заливая небосвод розовыми всполохами. К двум часам ночи, когда мы приехали в местный райцентр под названием Усть-Цильма, кругом было светло, как днем.

Следующая переправа должна была начаться лишь в семь утра. В гостиницу мы не пошли и за небольшую плату заночевали прямо в маршрутке. К утру мои спутники устали спать в сидячем положении и вылезли из душной маршрутки размяться на свежем воздухе. Вся наша компания, не считая меня, прибыла в эти края в первый раз, потому с интересом осматривали достопримечательности еще спавшего поселка, основанного аж в 1542 году.

Сам я посещал эту сторону не раз и не два. Когда-то, еще в советские времена я прибывал до места назначения на трех самолетах: Ижевск-Сыктывкар, Сыктывкар-Усть-Цильма, а уже оттуда на кукурузнике добирался до деревни, где живет наш друг и куда мы теперь пробирались. Бывали даже случаи, когда все это расстояние я успевал пролететь за один день. Правда, в таких случаях уши закладывались так, что при посадке в Ижевске я еще часа три ничего не слышал. Но такое случалось редко. Чаще приходилось заночевать или в Сыктывкаре в аэропорту или тут, в Усть-Цильме, у тещи друга.

Теща друга являлась старостой старообрядческой церкви - главной и единственной до недавних пор церкви в здешних местах. Именно ревнители старой веры когда-то обжили эти края, спасаясь в свое время от преследований тогдашних монархов Алексея Михайловича и особо Петра Алексеевича. В дела веры я не влезал, хотя с интересом разглядывал раскольничьи старинные иконы. Кстати, именно у тещи друга мне довелось попариться в баньке по-черному - в первый и пока последний раз. У нас таких бань, как правило, не ставят, потому о баньке по-черному я больше был знаком по художественной литературе да песне Высоцкого "Затопи-ка мне баньку по-черному..." Не скажу, что мне уж так понравилось мыться в насквозь прокопченной бане, где, не успеешь, повернуться, в очередной раз вымажешься сажей, но ощущения от того посещения впечатались в подкорку навечно. Очень бы хотелось повторить тот опыт, но теща умерла несколько лет назад, а друг все эти годы лишь продолжает мечтать, как на месте обычной бани поставить баньку по-черному.

С началом капитализации все самолетные туры в здешние края сошли на нет. От тех времен осталось лишь заросшее бурьяном летное поле, отчего теперь даже не верится, что когда-то местный аэропорт принимал самолеты аж с Нарьян-Мара, того самого, что "не велик и не мал", да еще передаваемый из уст в уста местный фольклор о последнем начальнике аэропорта - горьком пропойце и неуемном бабнике. Вот лишь некоторые перлы о нем.

Зареванная женщина заглядывает к начальнику аэропорта.
-Кузьма, чего все говорят, что ты сегодня от меня вышел? Скажи, что не было этого.
Кузьма оглядел народ, что с интересом прислушивался к их разговору, и промолвил:
-Ну, раз все говорят, значит, выходил.
Кузьма увидел загоравшую знакомую телятницу и подошел к ней.
-Что, может, полежим вместе?
Женщина вскочила и заругалась.
-От, паразит, всегда сумеет уговорить!
-От винта! - закричал пьяный в дым начальник аэропорта и, не в силах еще что-то сделать, упал ничком прямо под колесо отлетающего самолета.

Но, пока я ударялся в воспоминания, проснувшийся шофер отвез нас к переправе, где причалил очередной паром. Наша маршрутка подобрала сошедших на берег и уехала в обратном направлении. Мы подождали, когда на паром заберутся груженые автомобильные фуры, и только после этого с сумарями взошли на паром сами, протискиваясь меж занявших чуть не всю площадь парома машин. Помню, когда самолеты перестали летать в эти края, друг предупредил, что придется перебираться через Печору на пароме. Я, воспитанный на советских кинофильмах таких, как "Родная кровь" или "Когда деревья были большими", представлял, что на громадный плот взбираются люди, а потом жилистый паромщик начинает тянуть за протянутый через реку канат и таким образом переправляет нас на другой берег. Может, когда-то так и было, но теперь паромом называлась железная баржа с приваренным к боку катером. Он-то и выполнял нынче роль паромщика. И без всяких канатов.

Паром отчалил, и все мы тут же понадевали куртки - утренняя свежесть северной реки, впадающей в Ледовитый океан пробирала до костей. Несмотря на это, Печора впечатляла - широкая, бескрайняя, необычайно красивая и своенравная, точно необъезженная кобылица, она бурно гудела за бортом, недовольная рассекавшим ее течение паромом. Я рассказал спутникам, как ездил сюда в конце октября. Что для нас еще осень, для здешних краев считается уже зимой. Снега тогда выпало еще не так много, но ошалевшие от свежей белизны глухари вылетали прямо на дорогу. Мы даже подстрелили парочку этих краснобровых красавцев. Пышный хвост одного из них до сих пор валяется где-то в моих закромах. Много лет мечтаю соорудить из него веер, но не знаю, как к этому подступиться. Да и недосуг.

Река в то время уже замерзла, но автомобильную дорогу через нее проложить еще не успели, потому нам пришлось тогда переходить ее пешком, без конца огибая многочисленные ледяные торосы, некоторые вышиной с человека и даже больше. Чтобы представить, сколько мы там перлись, то ширина ижевского пруда составляет где-то треть ширины Печоры. После рассказа мы все вместе попытались спеть "У Печоры, у реки, где живут оленеводы и рыбачат рыбаки", но слов никто не помнил, потому песня быстро заглохла, едва успев начаться. Мы вновь уставились на пенящиеся волны продолжающей негодовать реки и приближающийся берег.

Белый мох

Едва мы успели сойти с трапа, как к нам подбежал Саша - наш друг. После обниманий, целований и приветственных слов мы забились к нему в машину и поехали дальше.

Данным путем я ездил не раз и не два, и вместе с Сашей, и добираясь на попутках, потому воспринимал дорогу спокойно в отличие от остальных. Те же без конца ахали и охали от непривычных для нас видов северной природы и без конца о чем-то расспрашивали нашего друга. Особо всех заинтересовал белый сголуба мох. Он укрыл всю землю в проносящемся мимо нас лесе. -Так это же ягель, - рассмеялся нашей необразованности Саша.

Представляете? Тот самый ягель, о существовании которого все наслышаны с самого детства, но вживую редко кто из нас видел. Да и как такое великолепие увидеть в нашей средней полосе, если данное оленье лакомство растет только на Севере? Одолевавшая меня дремота тут же отступила, и я вместе со всеми уставился на это диво. Конечно, я видел его и раньше и тогда уже любовался местным мхом, который покрывал землю, точно иней или первая легкая поземка, но что это за чудо чудное, до сих пор спросить так и не догадался.

Естественно, тотчас последовал вопрос об оленях, но Саша нас разочаровал. В это время олени паслись намного севернее, сюда их пригоняли лишь ближе к зиме. Так что и на этот раз не довелось мне их повидать. Хотя помню сашины рассказы, как они мальчишками ходили пасти оленьи стада. Даже сам я как-то привез отсюда олений рог. Но, пока собирался сделать из него вешалку, мода на рога в квартире отошла. Выбросить с таким трудом привезенный рог рука так и не поднимается, потому он до лучших времен продолжает пылиться на антресолях. На следующем пароме - это был уже привычный по фильмам паром с канатом от одного берега до другого, правда это была уже не широченная Печора, а небольшая, хотя тоже с норовом, местная речка, - мы преодолели водное пространство. Через какое-то время машина остановилась у берега еще одной речки под названием Пижма, дожидаясь последнего парома.

Саша с женщинами остались сидеть в машине, я же не стал дожидаться паромщика и вместе с товарищем пошел к натянутому невдалеке висячему мосту. Доски под нами заскрипели, и сразу же оживший мост, точно маятник, стал качаться из стороны в сторону. Вспомнилось, как я шагал по нему в первый раз.

В наших краях реки спокойные, потому мосты делаются основательные. Здесь мосты, как у нас, невозможны - с первой же весной их тут же смоет потоком, потому все мосты тут висячие. Впрочем, и их не раз и не два уносили бурные вешние воды. До приезда сюда такие мосты я видел разве что в том же самом кино. Вживую же шагать по нему оказалось очень страшно. Мост, точно пьяный, ходил ходуном, и все время казалось, что вот-вот ноги подкосятся, и ты кувыркнешься и булькнешь с моста в воду. Но за прежние приезды в эти места я уже привык, потому теперь никаких страхов не осталось и в помине. Стараясь держать равновесие, я быстро перебрался на другой берег и оттуда со злорадством наблюдал, как товарищ тяжело двигался через реку, без конца хватаясь за тросы, заменявшие перила.

Прямо у берега раскинулась деревня, куда мы и добирались столько времени. С наконец-то перебравшимся через мост товарищем мы так и не дождались, когда переправится машина с остальным народом, и пошли прямиком к сашиному дому.

Там нас уже встречали. Мы обнялись с сашиной женой Катей и приехавшей из Сыктывкара дочкой, перемолвились парой приветственных словечек, после чего нас погнали в уже готовую баню. Скоро к нам присоединился Саша, и мы втроем как следует похлестались свежим березовым веничком.

Следом после нас в баню отправились женщины, и скоро вся наша компания, очищенная от дорожной пыли, раскрасневшаяся после парилки, отметила на сашиной кухне приезд. Как следует отметить встречу Саша запланировал чуть позже в принадлежавшем ему кафе, потому после обеда мы разошлись по дому. Ближе к вечеру, мы, уже отдохнувшие после предыдущей ночи, напомаженные, надушенные и как следует причепуренные всей гурьбой отправились в местный очаг культуры.

В бывшем сельпо, которое наш друг превратил в процветающее кафе, народу было предостаточно, но все держались своих компаний и к нам никто не приставал, разве что одна подвыпившая пышная миледи далеко бальзаковского возраста без конца приглашала наших кавалеров на очередной танец, во время которого без конца ныла: "Я не пристаю, просто мне танцевать не с кем". За вечер она так сумела всех достать, что уже скоро, лишь только начинала играть медленная мелодия, мы все, как по команде, тут же старались выскользнуть из зала. Впрочем, наших дам тоже раз пыталась пригласить на танец некая мужеподобная амазонка, но женщины с глубоким сожалением поспешили сообщить, что они сегодня не танцуют. Местная амазонка презрительно фыркнула и на наш стол больше не обращала внимания.

Потихоньку к ночи народ рассосался. В зале осталась только наша компания.

Да, я же до сих пор не прояснил, что это за компания такая, которая потащилась неведомо с какого рожна в неведомо какой медвежий угол. Мы - это бывшие студенты одного из пермских институтов, которые приехали к Саше - когда-то нашему старосте отметить юбилейную дату окончания нашей альма матер. Где мы учились - не так важно. Разве уж кому чрезвычайно любопытно, могу дать небольшую подсказку, если она поможет: один из нас - майор МЧС, один - завЗАГСом, двое- культработники и еще двое - предприниматели. Четверо - три женщины и мужчина прибыли из разных уголков Пермского края, я - пятый - из Удмуртии и сам Саша - с Коми. Вот и вся компания.

За прошедшие годы у каждого из нас накопилось новостей с вагон и маленькую тележку, потому вечеринка воспоминаний затянулась далеко за полночь. Домой собрались лишь в третьем часу ночи, когда на улице опять стало светло как днем.

Уха из петуха

После того, как все проснулись, Саша повез нас на рыбалку. Тут он, конечно, просчитался. Ярых рыбаков среди гостей не нашлось ни одного, потому все свелось к пикнику на природе. Единственным настоящим рыбаком оказался лишь местный приятель Саши, комяк по национальности, который напросился ехать с нами за компанию.

Да, небольшая справка насчет коми. Лет до двадцати я искренне считал, что они навроде чукчей или якутов - такие же чернявые, узкоглазые, гоняют оленей и живут где-нибудь в чумах. Увидеть вживую мне довелось их лишь в институте. Комяки к моему удивлению оказались людьми нормального европеоидного типа. В то время я даже был влюблен в представительницу этого народа голубоглазую красавицу по имени Лида. Впрочем, данную местность полностью оккупировали русские старообрядцы, и комяки встречались тут довольно редко.

Когда берег нашими усилиями был хорошо обжит, костер зажжен, картошка начищена, в котелке кипела вода, осталось для ухи только наловить рыбы. Саша расчехлил удочку, повернулся к главному рыбаку, а того и след простыл. Всем скопом мы начали искать рыбака по всем кустам и закоулкам, пока, наконец, не нашли его мирно спящим в машине. По приезде на реку сашин кореш, как самый настоящий рыбак, как-то сразу и без всяких предисловий быстро начал налегать на халявную беленькую, хлобыстая стопку за стопкой, пока таким образом не добрался до требуемой кондиции. Ухи попробовать так и не довелось.

Сам я тоже не рыбак и поехал чисто чтобы исполнить давнюю мечту - поплавать в северной реке. Все мои прежние поездки в северные края обычно приходили на конец августа-сентябрь. В это время дневная температура там редко зашкаливала за пять градусов тепла, а уж о ночной говорить не приходилось, потому о купании нечего было и думать. До сих пор с содроганием вспоминаю предыдущую поездку, что случилась три года назад.

Тогда у нас стоял очень жаркий август под тридцать градусов. Вследствие этого я самонадеянно поехал в Коми в одной футболочке, не забыл даже прихватить купальные плавки, решив, что раз у нас такая жара, то там будет не намного меньше, и я точно покупаюсь в местной Пижме. А как приехал, тут - дождь со снегом и холодный колючий обжигающий шквальный ветер, проносящийся сквозь тебя, точно сквозь сито. От этого пронзающего до самых внутренностей ледяного ветра я себя чувствовал ни много ни мало генералом Карбышевым в фашистких застенках. Казалось, еще чуть-чуть, и я сам превращусь в глыбу льда.

На этот раз, несмотря на наше местное сорокоградусное пекло, я в обязательном порядке прихватил с собой теплую ветровку и моим спутникам посоветовал сделать то же самое. Как уже следует из моего рассказа, ветровка оказалась совсем не лишняя. Но мечту свою я все-таки на этот раз исполнил - искупался в северной речке.

Местные речки горные, потому непривычно каменистые. Я как-то привез понравившиеся мне несколько красивых узорчатых камней, которые подобрал на берегу Пижмы, и показал в Ижевске знакомому скульптору. Это оказался агат - полудрагоценный камень. После увидел их обтесанными в виде кубов и шаров в магазине в Москве на ВДНХ - за них просили какие-то вообще немыслимые бабки. Предложил Саше заняться этим делом - товар валяется прямо под ногами, бери - не хочу, только и делов, что купить станок для обработки камня, и греби деньги. Но друг и без того человек небедный, потому к моему предложению остался равнодушным. Но вернемся к речке.

Клацая зубами, я полез по скользким камням в холодную прозрачную воду. Речка в этом месте текла неглубоко - мне от силы доставало до груди. Мелководье компенсировалось сильным течением. От души поплавать так и не удалось - течение всякий раз захватывало тебя и тут же, точно щепку, тащило на пороги. О том, чтобы пытаться плыть против течения, нечего было и думать. Хотя моральное удовлетворение все же получил - все-таки наконец-то омылся в северной реке. Больше храбрецов поплавать среди нас не нашлось, видимо, хватило моего рассказа и моих ощущений о совершенном погружении.

Пылающий скит

На другой день согласно плану хозяина дома мы отправились в деревню Скитская. Саша довез нас до ближайшей деревни, где оставил машину, и дальше мы пошли пешком через лес, хором распевая "Взвейтесь кострами, синие ночи..." Скоро за лесом показалась тихая деревенька под стать своему названию. Хотя имя такое деревне было дадено не зря.

С незапамятных времен здесь стоял когда-то старообрядческий скит. Много лет местный люд жил обособленным мирком - занимался земледелием, рыбачил, охотился, пока в 1743 году один из местных жителей по имени Артемий из-за какой-то мелкой обиды не донес архангельскому архиепископу, что в лесах скрывается скит раскольников. Имя местного иуды до сих пор произносится с проклятиями, и здесь вы никогда не услышите, чтобы кого-то из детей назвали Артемом. Архиепископ потребовал вмешательства губернатора. Тот немедля приказал всех старообрядцев заковать в кандалы, и к скиту послали военный отряд, который вел доносчик. Узнав об этом, люди заперлись в часовне и подожгли ее, обложившись старинными книгами и берестой. Семьдесят пять человек - мужики, бабы, малолетние дети сгорели заживо.

В общем, кошмарная история, повествующая о вечной глупости властей предержащих и такой же вечной непримиримости веры. О той трагедии сегодня напоминает лишь маленькая, точно игрушечная, часовенка с небольшим колоколом, которую установили на месте сгоревшего скита да два чудом сохранившихся со сгоревшего скита накупольных деревянных креста, что доныне стоят на местном кладбище.

В часовню нам, православным, войти было отказано. Пришлось довольствоваться тем, что виднелось в небольшом оконце. На внутренних стенах часовни висели поименные списки всех сгоревших. У стен стояли скамьи, а посреди часовенки расположился потемневший от времени гроб. Что или кто в этом гробу, мы так и не выяснили. Скорее всего он стоял пустой и просто служил напоминанием о погибших за веру, но при одном его виде стало как-то не по себе. На ум лезли почему-то не сожженные старообрядцы, а всякая чертовщина из гоголевского "Вия" и в первую очередь летающая в гробу Панночка.

После часовни мы завернули на кладбище. Зашли туда, только чтобы взглянуть на скитские кресты. Каждый из нас не преминул прикоснуться к их шершавым бокам. Ощущение было, что прикоснулись к вечности.

Время не пощадило кресты. Украшенные вырезанными старославянскими буквами и христианскими орнаментами, они стояли почерневшие, истрескавшиеся от дождя и снега, покрытые, точно пелериной, зеленым мхом. Один крест стоял еще крепко, а второй уже начал разваливаться на части и потихоньку загнивал. Сердце сжималось от совершенной бесхозности этих рукотворных произведений неведомого древнего мастера. Я спросил друга: неужели нельзя отреставрировать кресты и, чтобы они дальше не гнили, поместить их куда-нибудь под крышу? Но, видимо, это никому не надо. Само кладбище тоже не походило на привычные для нас места упокоения. Тут так и не вошло в моду ставить на могилах памятники. Кругом, точно антенны, стояли деревянные старообрядческие кресты с прибитыми поверх небольшими крышами от дождя и снега.

Еще совсем до недавнего времени посередь креста вместо фото умершего помещали небольшие иконки. Эти иконки выдержали несколько войн и революций, но девяностые годы 20 века, это самое бессовестное время пережить не смогли.

Помню, еще в восьмидесятых годах друг рассказывал, как Борис Хмельницкий, в то время ставший невероятно знаменитым после роли Робина Гуда, пытался вывезти из этих краев староверческую икону. Этого ему сделать так и не дали, а дело на актера не завели только благодаря его популярности и связям. Зато уже в девяностые годы по всем деревням заколесили грузовые машины, скупавшие за копейки старые иконы. Пьяницы всех мастей ради опохмелки потащили из домов сохранившиеся еще от дальних предков иконы, а когда закончились домашние образа, стали выдирать иконы из могильных крестов, посчитав, что мертвые все равно сраму не имут. Скорей всего, и кресты со скита давно бы обрели прописку где-нибудь за кордоном, не будь они так велики.

Долгие прощания

За день перед отъездом Саша устроил нам прощальный ужин в том же кафе. На этот раз мы гуляли здесь одни, потому никто из местных аборигенов нам не докучал - ни мужеподобные амазонки, ни одинокие миледи глубоко бальзаковского возраста. Тут уж мы оторвались на славу - и наплясались, и напелись, и наговорились от души. Хотя у всех на душе все равно скребли кошки - мы хорошо понимали, что едва ли когда сможем этой компанией выбраться в местные края. Наш товарищ прямо сказал Саше на приглашение приехать когда-нибудь еще:
-Извини, меня даже не жди. К Сергуне (т.е. ко мне) я еще, может, когда соберусь, но в такую даль я больше ни в жизнь не поеду.

Все недолгое время, пока мы тут пребывали, Саша пытался уговорить погостить у него подольше, обещал свозить нас в горы на заимку. Но дальше испытывать гостеприимство хозяев мы не стали. И неудобно, да и свои дела у всех. К тому же одной из наших дам, чтобы сорваться вместе с нами на Север, пришлось соврать страшно ревнивому мужу, что она едет в женский дом отдыха, в котором ни один мужчина никогда не останавливается. Никакая сотовая связь в этих краях не берется вообще, и наша подруга уже не на шутку беспокоилась, что муж столько времени не получает от нее никаких известий и потому как бы не стал всерьез разбираться с ее мифическим домом отдыха.

Хотя сам я с удовольствием бы остался, чтобы посетить заимку. Саша мне много рассказывал о ней и даже показал снятое в тех местах видео. Бог мой, какое же это чудо! Все красоты, виденные нами до этого, поблекли перед данным творением природы. В тайге стоял небольшой охотничий домик с банькой, точно из сказа Бажова про серебряное копытце. Рядом с домиком несла свои воды бурлящая река. С другой стороны речку отвесной стеной подпирали горы. Солнце осветило их, и горы, отражая лучи, засверкали платиновым светом - прямо ни дать ни взять золото Маккены. И вот от такого дива дивного пришлось отказаться, чтобы не отрываться от коллектива!

На следующее утро мы поднялись в четыре часа. Быстро перекусили, после чего, рассовав по сумкам куски местной семги, - ее нам в подарок нарезала сашина жена, - поспешили на маршрутку. Она шла прямо до железнодорожной станции. Опять потянулась многочасовая выматывающая кишки и душу езда с многочисленными паромами. На этот раз хоть ночевки в дороге не предполагалось. Уже в 2 часа дня мы прибыли на станцию. Поезд уходил глубоко ночью, и, чтобы как-то скоротать оставшееся время, наша компания отправилась на озеро, что находилось прямо за станционным поселком.

Вся местная железнодорожная ветка, уходящая прямиком к Воркуте, в свое время была уложена сидельцами ГУЛАГа. Тогда же они вырыли здешнее озеро. Уж не знаю, для каких целей его вырыли, - может, требовалась вода для прокладки железнодорожного полотна, может, для того, чтобы решить проблему с водой для заключенных, а, может, просто для отдыха гулаговского начальства, но данное обстоятельство озеро нисколько не портило, даже наоборот. Водоем стал главным украшением Ираёля и любимым местом его жителей. Вот тут уж я отплескался на славу! Дно озера было не в пример местным речкам песчаное, течение еле заметное, да и глубина озера и ширина его давала как следует поплавать, чем я постарался воспользоваться на все сто. К вечеру мы воротились на станцию. До поезда оставалось еще порядком времени, но поскучать нам так и не удалось. Все эти часы наша тургруппа только тем и занималась, что отбивалась от бесчисленных ратей комаров и прочего гнусья. Не переставая отмахиваться чем только можно, мы костерили на чем свет вездесущих мелких вражин рода человеческого и тихо ненавидели одну из наших спутниц - комары ни в какую не желали пить из нее кровь и всю свою неуемную мощь направляли на остальных членов команды. Битва была неравной, и поражение наше уже, казалось, не за горами, но на наше счастье к станции наконец-то пригромыхал поезд. Мы скорее укрылись в вагоне.

Не успела наша компания добраться до посадочных мест, как поезд тронулся. Необыкновенное путешествие подходило к концу. За окнами в последний раз промелькнуло несуразное здание местной станции с надписью Ираёль. Вагон стал отбивать бесконечную чечетку, которая мне как-то совсем некстати напомнила пьяного дедка из сашиных краев, который распевал былину о сыне Ильи Муромца Соколке.

Пел он длинно и напевно, как поют здесь все. Поначалу это даже захватило - ну, кто в наше время будет в здравом уме петь какую-то средневековую былину? Кто вообще в наше время помнит хоть какую-то былину? Хоть два слова? Но одномерное и тягучее, словно налипшая к нёбу ириска, пение скоро наскучило, и все только и ждали, когда же старик, наконец, заткнет свою нескончаемую щарманку. И лишь теперь, в поезде, мне почему не хватало именно этой старинной былины о Соколке - сыне Ильи Муромца, своей бесконечностью так похожей на бескрайний летний день старообрядческого Севера.

RSS Обсудить